Нечистая сила [= У последней черты] - Валентин Пикуль

– Алексей Андреевич, не пойму, за что в обществе так нахваливали Федю Палицына? Ведь он там какой-то компот мне оставил. Уж на что я, человек опытный, и то не мог разобраться!

Весной 1909 года царь принял Редигера в бильярдной.

– Александр Федорович, вы прекрасно выглядите. – Сверкнув стеклами пенсне, Редигер поклонился; Николай II точно положил шар в узкую лузу. – Мне всегда было приятно служить с вами, и от ваших сугубо научных докладов я испытывал подлинное наслаждение. Мною уже подписан рескрипт о награждении вас орденом Александра Невского. – Редигер снова поклонился, а царь долго намеливал кий. – Однако, – сказал он, – допустив послабления думским демагогам, вы потеряли авторитет в армии и… Вы потеряли мое монаршее доверие!

Редигер понял – это отставка (под чистую).

– Когда прикажете сдать дела? – спросил он.

– Почему вы не спрашиваете – кому?

– Я догадываюсь, ваше величество…

Сухомлинов стал военным министром и, вернувшись от государя, был страстно расцелован Екатериной Викторовной.

– Боже, мой пупсик – Мольтке… Как я счастлива! Наклонись ко мне: я поцелую тебя в самую серединку моей дорогой лысины.

Расцвет карьеры малость изгадила столичная пресса, неодобрительно именуя «пупсика» Мардохеем, а грамотный читатель намек сразу понял, ибо Мардохей был дядей библейской Эсфири… Начинался медовый месяц стареющего павиана! Боже упаси утомлять его величество схемами, картограммами или таблицами с коэффициентами полезного действия. Рассказав царю свежий анекдот, Сухомлинов выгружал на стол эскиз юбилейного значка, куски цветного сукна для пошива новых мундиров. Император отодвигал в сторону модели остроконечных пуль, оставшиеся еще от Редигера, с удовольствием прикладывал к своему мундиру новую тряпочку. С антресолей спускалась императрица, втроем они прикидывали, красиво ли будет выглядеть синий лацкан на желтом фоне… В эти дни Германия переслала России угрожающую ноту, больше похожую на ультиматум, по поводу Боснийского вопроса, Берлин почти приказывал уступить Австрии, и Николай II с логикой (которая недоступна моему пониманию) сказал Сухомлинову:

– Мощь нашего государства ослаблена, мы сейчас неспособны вести войну, а потому (?), Владимир Александрович, я прошу вас поскорее разобраться с женой господина Бутовича…

Вернувшись из Царского Села, русский Мольтке почему-то никак не мог попасть в свою спальню. Когда же достучался, то дверь ему открыл цветущий кавказец с длинным унылым носом.

– Позалуста, – сказал радушно. – Мы вас так здали!

Это был миллионер, бакинский нефтепромышленник Леон Манташев. Он как ни в чем не бывало рассказывал:

– Мы вот тут с Екатериной Викторовной увлеклись мечтами. Я соблазняю ее ехать в Египет смотреть пирамиды фараонов.

– А я не поеду, – сказала Екатерина Викторовна тоном капризной девочки. – На кого я оставлю моего пупсика?

Сухомлинов с чувством поцеловал ей ручку.

– Леон Александрыч, я вручаю вам свое сокровище. А тебе, Катенька, надо видеть мир. Во всей его необъятности. Ты ведь теперь столичная дама! Поезжай, душечка…

Манташев с глубоким вздохом воззрился на часы.

– Очень заль расставаться, но мне пора. Екатерина Викторовна, не отказывайтесь от лицезрения египетских пирамид. Из Египта мы навестим римские бани Каракалла, где еще сохранились фрески, из коих наглядно видно, что способы человеческой любви в древнем мире были таковы же, что и сегодня…

Далее «молодая» жизнь Сухомлинова созидалась уже на прочной нерушимой основе: он давал пятьдесят рублей – на булавки, Манташев добавлял к ним пятьсот – на шляпку, Сухомлинов клал пятьсот рублей – на платье, Манташев тут же добавлял еще пять тысяч – на обретение модной шубы из шкур леопарда. Сухомлинов денег на Катеньку не жалел. Манташев тем более не жалел их…

Ну, а что тут можно еще добавить? Известно, что счастлив в любви только тот, кто счастлив. Да и разве цветущая госпожа министерша не стоила честных мужских расходов?

– Мой пупсик – Мольтке, – и поцелуи, поцелуи…

Эх, повезло же человеку на старости лет!

* * *

Побирушка начал еще с порога кабинета:

– Владимир Александрович, все уже знаю… все! Меня не обманешь. Видел уже. Как же! Кто не побежит смотреть Екатерину Викторовну? Таких дураков в Петербурге нет… все бегают и все любуются. Сегодня имел счастие поднести ей фиалки…

Андронников уселся в кресло напротив Сухомлинова, уверенным жестом выбрал из коробки сигару.

– Конечно, – сказал он, втыкая ее в жирный рот, – Москва не сразу строилась, и счастье надо добывать в бою… Знаю! Все знаю. Извещен. В этом бракоразводном процессе могут возникнуть нежелательные трения. Понимаю. Их надобно избежать. А посему полагаю, что без лжесвидетельства не обойтись…

– Как вы сказали? – навострился Сухомлинов.

– Ведь этот буйвол Бутович уперся в закон. Вот если бы он, допустим, сблудил… тогда было бы очень хорошо!

– Михайла Михайлыч, что вы предлагаете?

– Это вы мне предлагаете… всего тысячу рублей.

– Зачем?

– Как зачем? А кто в Париж поедет?

– Простите, а зачем ехать в Париж?

– Ах, боже мой, я же русским языком толкую вам, Владимир Александрович, что нужна справка… Справка о том, что муж Екатерины Викторовны не раз прелюбодействовал.

– С кем? – отупело спросил Сухомлинов.

– С мадемуазель Гастон… с гувернанткой!

Сухомлинов долго тряс жирную руку Побирушки.

– Ради бога, голубчик, выручите… Екатерина Викторовна исстрадалась. Бедняжка! Вы даже не знаете, как этот изверг Бутович тиранил скромную женщину… А чем кормил, знаете?

– Еще не выяснил.

– Овсянкой! – доложил военный министр.

– С ума можно сойти, – отвечал Побирушка.

– Такую женщину и кормить овсянкой? Это не просто разврат – утонченный разврат! Такой человек только и мог сожительствовать с гувернанткой…

Получив командировочные от министерства, Побирушка смотался в Европу, откуда вывез на родину справку о том, что мадемуазель Гастон незаконно сожительствовала с господином Бутовичем, и эту справку поместили в святейший Синод, ведавший на Руси бракоразводными делами. Но тут мадемуазель Гастон, прослышав об этом, отдала себя в руки медицинской экспертизы Парижа, и в архивах Синода появилась еще одна справка о том, что госпожа Гастон до 33 лет сохранила целомудрие… Сухомлинов пребывал в панике: «Ну, кто же мог подумать такое о француженке? Кошмар… Ах, как она подвела нас!» Нравственность гувернантки Гастон неожиданно обрела мощный международный резонанс: посол Франции явился в министерство иностранных дел и принес Извольскому протест от имени Французской республики (наши историки отмечают, что протест был «пламенный»)! Побирушка сунулся было в Синод, но из покоев выскочил разгневанный митрополит Владимир, главный эксперт по части разводов.